«В просторном своем кабинете …»

Михаил Грушевский

В просторном своем кабинете, усевшись за длинным столом,

Копался в [цвелом] фолианте однажды профессор Колов.

Но прежде, чем все рассказать вам (я точности предан душой),

Как, что и зачем он копался, прочту реферат небольшой

О том, кто такой был профессор, каков был собою на вид,

Теперь ведь народ легкомыслен, к серьезным вещам не привык.

Меж ним, я уверен, найдутся, что даже не знают подчас,

Что был вот Колов профессор, и я не уверен и в вас,

Хоть мне весьма больно, признаться, что муж знаменитый такой,

Как Колов профессор известен не многим в крайне родной.

И то начинаю – профессор истинным профессором был:

Горбат, близорук и плешивый, он брился и стекла носил.

Прокоптивши весь век над фольянтом, ходячим фольянтом он стал,

Засох, и [нерозб.] уверяли, что плесенью он отдавал.

Он жил без печали, без счастья, без бурь, без смятений, тревог,

Как будто машина, часами размерить он жизнь свою мог.

Вгрызаясь в листки хроникеров, глотая года и года,

Терял он сердечные чувства и мягкость души навсегда.

Черствел он заметно от году, с родней разошелся своей

И жизнь доживал одиноко средь чуждых, враждебных людей.

С племянником жил своим прежде, беднягой, его содержал,

Но вскоре и с ним разошелся и кончил он тем, что прогнал.

Племянник, хоть [был] добрый малый, хоть доброе сердце имел,

Да только не в дядю, – был боек, шумлив, [нерозб.]

Архивов тяжелые пачки не больно любились ему,

И дядя частенько пророчил в сердцах ему даже тюрьму.

Ошибся лишь он – разлучить их было не тюрьме суждено,

Случилось, что стало случать[ся] уж очень, уж слишком давно.

Влюбился, женился без спросу – тут [пока] не новый конец –

Старик мой весьма рассердился: «Ведь я то почти что отец,

Меня бы спросить не мешало, а впрочем, мое – сторона,

Ступайте, потом не пеняйте, уж тут не моя уж вина».

С тех пор он уж с ним не видался, о нем ничего не слыхал,

А тот кой-как перебивался, с милой рай в шалаше воспевал.

Счастлив был ли он – я не знаю, слыхал, что шалаш не всегда

Становится с милою раем… Однако, я с ним, господа,

От предмета совсем отдалился и профессора чуть не забыл.

Ну так продолжаю о нем.

Неустанно трудясь муравьем, сколотил

Себе небольшой капиталец и известность

Трудами, теперь перечислить напамять я их не могу,

Но знаю: его сочиненья касались персидских царей,

Обширно[сть]ю славились дивной и точностью также своей,

Недавно тиснул их вторично, а года четыре назад

Отпраздновал свой юбилей он, как водится, – чинность, парад,

Адресы, заздравные тосты, звезда юбиляру на грудь

Ну, слово [нерозб.] был всеми его «плодотворнейший» труд.

Газеты трещали немало, и с тех пор его уж зовут

«Нашим ученым маститым» ну, словом, как водится тут.

Как истый ученый, привычки свои мой [Колов] приобрел –

Ложился в 12, в 7 же вставать он обычай имел,

Носил он с лампасами брюки, клетчатые вечно платки,

Пил [травник] и изредка токай, как делают все старики.

Ну, словом… мой профессор романтичным не был,

Однако и с ним, как увидим, черт один раз подшутил.

Однажды в голодный сочельник, с чего и рассказ я начал,

Сидел он в своем кабинете, его кабинет был не мал,

Был убран со вкусом и просто – пушистый ковер на полу,

Картина, на полке два бюста и редкостей [гора] в углу.

Вдоль стен в симметрии [чинной] стоял ряд высоких шкапов

И много хранилось там редких книг всех времен и веков.

Блестя позолотой своею рядами под светлым стеклом,

Стояли подряд и сафьяны, и свитки, и ряды корешков

С узором причудливым, [нерозб.] с резьбою чеканною створ,

Книг масса раскрытых повсюду собой довершали убор

Простой кабинета, как часто бывает у этих людей,

Ученых или одиноких.

Здесь были огромные томы с заставками в коже свиной,

С оковкою медной, [нерозб.],

С тиснеными лицами строгих средневековых столпов,

И много когда-то роскошных, блестевших златом томов.

И словом, все то, что ученым названьем хлама так часто честят

По ним с восторгом лишь бродит ученого старого взгляд,

Для этих товарищей мертвых [покинувших] волю и свет

Повсюду раскрытые томы – такой то был кабинет.

Слинявшее золото кожи все в серой сливалось [пыли],

И только зеленый иль красный кой-где выдавался [нерозб.]

У людей кто бывал одиноких, притом уж и немолодых,

Тот знает, как пусто и дико…

Но, видно, Колов, мой профессор, к квартире своей уж привык,

Иль просто себя одиноким не чувствовал в ней мой старик.

Опершись на локоть, склонившись, лампой своей освещен,

Каким-то вопросом ученым профессор мой был поглощен.

Часа уже два невылазно сидел за своим он столом.

Почешет он щеку, заглянет он в книги – и снова пером

Бойко гуляет и слышны лишь скрип да тик-тики часов.

Но вот наконец передышку решился устроить Колов.

Зевая «ох-ох», потянулся он в кресле, схватясь за бока,

И плешь почесавши, вновь скоро строчил, но старика

Перо не так уж гуляло развязно, дальше он щеку чесал,

И часто рассеянно взгляды он в стены вперял.

Примітки

Перша публікація – за автографом: ЦДІАК України. – Ф. 1235. – Оп. 1. – Спр. 260. – Арк. 80-83 зв.

Авторське датування: 5 грудня 1883 р.

Подається за виданням: Грушевський М.С. Твори у 50-и томах. – Львів: Світ, 2011 р., т. 12, с. 355 – 357.